Неточные совпадения
Тогда он не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем
кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой
формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Здесь, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в
форме плоского
круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился, как отшлифованный.
Она чувствовала условную ложь этой
формы и отделалась от нее, добиваясь правды. В ней много именно того, чего он напрасно искал в Наташе, в Беловодовой: спирта, задатков самобытности, своеобразия ума, характера — всех тех сил, из которых должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина и дать направление своей и чужой жизни, многим жизням, осветить и согреть целый
круг, куда поставит ее судьба.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих
кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной
формы романа перешли в рассудочную
форму действительности.
Привалов видел, как постепенно черновая болванка, имевшая
форму длинного кирпича, проходила через ряд валов, пока не превратилась в длинную тонкую полосу, которая гнулась под собственной тяжестью и рассыпала
кругом тысячи блестящих искр.
Хомяков спорил до четырех часов утра, начавши в девять; где К. Аксаков с мурмолкой в руке свирепствовал за Москву, на которую никто не нападал, и никогда не брал в руки бокала шампанского, чтобы не сотворить тайно моление и тост, который все знали; где Редкин выводил логически личного бога, ad majorem gloriam Hegel; [к вящей славе Гегеля (лат.).] где Грановский являлся с своей тихой, но твердой речью; где все помнили Бакунина и Станкевича; где Чаадаев, тщательно одетый, с нежным, как из воску, лицом, сердил оторопевших аристократов и православных славян колкими замечаниями, всегда отлитыми в оригинальную
форму и намеренно замороженными; где молодой старик А. И. Тургенев мило сплетничал обо всех знаменитостях Европы, от Шатобриана и Рекамье до Шеллинга и Рахели Варнгаген; где Боткин и Крюков пантеистически наслаждались рассказами М. С. Щепкина и куда, наконец, иногда падал, как Конгривова ракета, Белинский, выжигая
кругом все, что попадало.
Из
форм общения с французскими и иностранными
кругами наиболее интересными для меня были декады в Pontigny.
В какой
форме, — он не знал и сам, но упорно стремился расширить для Петра
круг живых внешних впечатлений, доступных слепому, рискуя даже потрясениями и душевными переворотами.
Тысячи безделушек валялись
кругом без всякой цели и порядка, единственно потому только, что их так бросили или забыли: японские коробки и лакированные ящички, несколько китайских фарфоровых ваз, пустые бонбоньерки, те специально дамские безделушки, которыми Париж наводняет все магазины, футляры всевозможной величины,
формы и назначения, флаконы с духами, целый арсенал принадлежностей косметики и т. д.
Капитан уж ничего не отвечал, но, повернувшись по всей
форме налево
кругом, вышел. Остановившись на крыльце, он пожал плечами, взглянул только на собор, как бы возлагая свое упование на эту святыню, и пошел в казармы.
Имело
форму фасада открытой садовой беседки (вроде большой кибитки,
кругом заплетенной акациями) и состояло из множества тонких хлебных палочек.
Все трое метались по магазину, точно бесы; на стеклах шкапов скользили их отражения, казалось, что все
кругом загорелось, тает и вот сейчас примет иной вид, иные
формы.
Это совершенно особенный тип, создавший
кругом себя новое крепостное право, которое отличается от старого своими изящными, но более цепкими
формами.
А впереди в
форме капитализма уже встает нечто горшее, которое властно забирает все
кругом…
И если позднее понимали это слово как «подражание» (Nachahmung), то перевод не был удачен, стесняя
круг понятия и пробуждая мысль о подделке под внешнюю
форму, а не о передаче внутреннего содержания.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь в ночном — постоит и растает в море тёплой тьмы. И снова возникает, уже в ином месте, иной
формы… Так всю ночь бесшумно двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём
круге земном, притаилась жизнь, отдыхая в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
Бывая иногда, по своему положению в свете и по своей литературной славе, в
кругу людей так называемого высшего общества, Загоскин не мог не грешить против его законов и принятых
форм, потому что был одинаков во всех слоях общества; его одушевленная и громкая речь, неучтивая точность выражений, простота языка и приемов часто противоречили невозмутимому спокойствию холодного этикета.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных
формах и образах, ходило, роилось
кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Радость, гордость и ужас охватили меня, когда я прочел это письмо. Нетрудно было понять, что тут в деликатной
форме приглашали меня самого: при огромном
круге знакомств Толстых странно им было обращаться за рекомендациями ко мне, совершенно незнакомому им человеку; очевидно, я, как автор «Записок врача», казался им почему-то наиболее подходящим для ухода за больным отцом, Если же даже все это было и не так, то все-таки после этого письма я имел полное право предложить свои услуги.
Теперь в душе его образовался как бы тесно сомкнутый
круг мыслей относительно того, что смутно он чувствовал всегда: таких, безусловно, заповедей не существует; не от их соблюдения или несоблюдения зависят достоинства и значение поступка, не говоря уже о характере; вся суть в содержании, которым единичный человек в момент решения наполняет под собственной ответственностью
форму этих предписаний закона» (Георг Брандес, «Шекспир и его произведения»).
Челны причалили к косе, на которой тотчас зажглись костры, пошел пар от казацкого варева, и люди, подкрепившись, улеглись спать, только для
формы поставив сторожевые посты, так как
кругом были только песок и вода и неоткуда было ожидать нападения.